Летом 18.. года мне пришлось много поездить по южному Уралу, и мои записные книжки обогатились материалом, часть которого я позволю себе предложить вниманию читателей.

Лето стояло жаркое, знойное, земля дала трещины, и трава сильно поблекла и пожелтела. Мириады докучливых насекомых носились в раскаленном воздухе и всеми, зависящими от них способами, донимали путников, решившихся пуститься в странствование в такую невыносимую жару. Ямщик, - постоянный спутник в моих экскурсиях - Сергей Тимофеевич Злобов – сидя на козлах, клевал носом и только изредка вожжами сгонял паутов с измученных лошадей, а я, свернувшись «калачиком» в плетушке, был в оцепененном состоянии и представлял из себя скорее труп, чем живого человека. Лошади наши тоже находились в коматозном состоянии и несомненно негодовали на неразумных людей, заставивших их работать в такую пору, когда дышать нечем и когда пауты и слепни решились высосать из них всю кровь.

Ехали мы довольно долго, лошади сильно изморились и плелись шагом, я и ямщик потеряли способность думать и превратились в манекенов, обильно покрытых серо-желтой пылью. Вдруг сильный толчок заставляет нас открыть глаза и принять сидячее положение; мне показалось, что коробок-плетушка опрокинулся; но на деле вышло, что переднее колесо попало в какую-то яму, отчего коробок накренился и с козел слетел дремавший ямщик.

- Ах, черт возьми, - слышу я негодующий голос Сергея, - вот оказия-то, какого я маху дал, - с козел сковырнулся, - прибавил он, снова влезая на ходу.

- Вот ты все спишь и коробок чуть не опрокинул, - укоряю я своего возницу.

- Жара, заморился, в сон кидает, - оправдывался Сергей.

- Да, жарко. Скоро ли мы до Черной речки доедем? – там остановимся, чайку попьем, - решил я.

- Версты с три осталось. А это вы хорошо придумали: я тоже в мыслях это же имел, да побоялся сказать, вы ведь все торопитесь.

- В такую жару недалеко уедем, - подкрепил я свое решение.

- Ну, вы, милые! – закричал на лошадей ямщик, - покатывайте. Лошади побежали крупной рысью и через несколько минут мы подъехали к журчащей речке, берега которой поросли густым ивняком.

- Вот и Черная, - весело закричал Сергей. Здесь пречудесно отдохнем, лошадей в тень поставим, а сами под деревьями расположимся, - я мигом самоварчик оборудую, а вы пока на травку прилягте.

С величайшим удовольствием вышел я из плетушки и немедленно растянулся под деревом, бросавшим обильную тень. Недалеко от группы деревьев стояли две-три палатки старателей, работавших недалеко от места нашей стоянки; в палатках, по-видимому, никого не было, т.к. никто не вышел к вам навстречу. Ямщик достал из коробка самовар и ящик с провизией и разостлал ковер.

- Вы на коврик переместитесь, - сказал мне Сергей, а я за водой сбегаю. Нет ли угольев у старателей, а то не скоро самовар-то разожжешь, - пойду в палатку поспрошаю.

- Никого, вероятно, нет, - все на работе.

- Как, поди, никого нет. Нарядчик, поди, дрыхнет тут, не на жаре же маяться станет. Эй, кто живой у вас есть? – крикнул Сергей, отворачивая полу от палатки. Кто живой, а? – продолжал кричать Сергей. Эй, ты земляк, чего разоспался, буде спать-то, уж проспишь, - слышу я голос Сергея из палатки, куда он вошел.

- А-а-ах, приморило, страсть как, - ответил кто-то Сергею. А ты кто, с кем приехал? – продолжал тот же голос.

- С кем? Известно, с барином. Да ты встань, встань, говорят тебе, нечего бока-то пролеживать. Нам вот угольев надо, ты и дай нам, барин заплатит, не бойся, даром ни синь-пороху не возьмет.

- Сичас, сичас, обуюсь только. А уголья в корчаге лежат, - вон, в углу-то что стоит, - нагребай, сколько вам требуется.

Вскоре из палатки вышел Сергей, неся в пригоршнях угли, а за ним появился высокий, худой человек лет 35 с заспанным лицом и всклокоченными волосами.

- Извините, заспался; жара, знаете, ну, я и прикурнул, - обратился ко мне незнакомец. Одет он был в шаровары из розового тика и ситцевую рубашку, подпоясанную тоненьким пояском, - на ногах хлябали летние резиновые галоши.

- Вы, должно быть, нарядчик? – спросил я.

- Нарядчик. Только, знаете, смотреть не за чем, старатели сегодня все на вскрыше, промывки нет-с, - вот я для времяпрепровождения и залез в палатку. Стал читать, знаете, да и не заметил как задремал.

- Простите, что вас потревожили, - все это Сергей наделал, - стал я оправдываться.

- Ничего-с, помилуйте, даже очень приятно с просвещенным человеком встретиться, здесь, можно сказать, как бы пустыня, и такой встречи, может быть, во весь свой век не дождешься.

- Почему же вы думаете, что я просвещенный человек, - вы ведь меня в первый раз видите и даже не знаете, кто я.

- Господи, Боже мой, - разве по обличью не видно, - я тоже не из самых простых людей и, могу сказать, человека понимать хорошо могу.

- Что же вы стоите, - садитесь на коврик, чайку вместе попьем, - предложил я нарядчику. Да, кстати, скажите, как вас зовут.

- Никандр Евстигнеич Страхов, мещанин города Харькова. А вас как величают, смею спросить?

Я сказал.

- Ну, вот-с теперь, значит, мы и познакомились. Позвольте мне лишь себя в порядок привести, я мигом вернусь.

- Сделайте одолжение.

Страхов быстро вскочил и скрылся в палатке. Через несколько минут Страхов снова появился, - на нем был надет пиджак, черные брюки и ботинки, а на голове красовался «котелок».

- Что вы так разоделись, - сказал я, - ведь жарко в таком костюме.

- Совершенно это ничего не значит, не мог же я оставаться в домашнем костюме перед вами, с моей стороны это было бы одно сплошное невежество.

- Ну, как хотите. А вот и самовар. Заваривай, Сергей, да присаживайся, давай чайничать, - сказал я Сергею. Страхов удивленно посмотрел на него(?) и видимо обиделся моим приглашением Сергея к чаю. Он насупился и сердито посмотрел на разливавшего чай ямщика.

- Ты шляпу-то сними, - вдруг выпалил Сергей, обращаясь к нарядчику, - ведь хлеб Божий есть станешь.

- Не тебе меня учить, - сквозь зубы отвечал Страхов, но, тем не менее, снял котелок.

- Что же, извините за вопрос, - вы постоянно ездите или так, по временам? – обратился Страхов ко мне.

- Как случится.

- А, позвольте узнать, с какой целью вы путешествуете!

- Изучаю край, - материалы собираю.

- Так-с. Следовательно, вы писатель будете?

- Да, пописываю немножко.

- Ах, очень, очень приятно слышать. Я в первый раз от роду близко сочинителя вижу, а то все по книжкам о них сужу.

- А вы много читаете разве?

- Стараюсь побольше читать, только в нашей пустыне книг не достанешь, ну, да и средства мои столь ничтожны, что на них книг много не приобретешь.

- Какие же вы книги читали?

- Многие-с. Читал и кое-что из Пушкина, - у меня он весь имеется, Гоголя читал, Лермонтова читал, только не все, а теперь вот в третий раз Дон-Кихота прочитываю.

- Где же вы учились? – спросил я невольно, удивившись ответом Страхова.

- Учился я, можно сказать, на медные деньги и нигде курса не кончил. А к чтению пристрастие сызмальства имел и теперь имею. Вот, знаете, хочу вас вопросом обеспокоить: скажите на милость, ведь Дон-Кихот не был на самом деле, а это выдумка сочинителя?

- Да, Дон-Кихот не жил; это Сервантес написал так хорошо, что его можно признать за лицо существовавшее.

- Удивительный это человек – Дон-Кихот. Сколько в нем доброты, что и сказать нельзя. Чуть кто слабый или, там, несчастный, - сейчас он тут как тут, сейчас на обидчика восстанет. Конечно, бредней у него немало было, но только, как я понимаю, его неумственные выходки к его же чести отнести надо. Не знаю, так ли я говорю, - я, знаете, не умею словами всех мыслей выразить, но, все-таки, не смеха достоин этот самый Дон-Кихот, а, можно сказать, полнейшего внимания и… и, - вот не знаю, как еще сказать.

- Сочувствия, - добавил я.

- Ну, вот-вот, именно так, сочувствия. Я, смею доложить вам, много по свету шатался и много видал такого, что другому и во сне не приснится, и скажу вам, что живого Дон-Кихота видел, только, знаете, не такого, о котором в книге говорится, а вроде как бы Дон-Кихота, по поступкам его можно так назвать. Если любопытствуете, то я вам расскажу.

- Очень буду рад. Рассказывайте, пожалуйста. Вы не хотите ли покурить, у меня сигары есть; дай-ка, Сергей, ящичек, - сказал я Сергею.

- Премного благодарен, только я не курю и вина не пью, - так уж сызмальства привык.

- Ну, как хотите. Пейте тогда чай и рассказывайте про вашего Дон-Кихота.

- Так вот-с, извольте видеть – на одном из заводов, - Таганайским он прозывается, жил один молодой инженер, - вот, он самый и походил на Дон-Кихота. Он, как приехал на завод, так сразу себя показал, что он за человек. Там человека при работах ушибло, на смерть, можно сказать. Ну, разумеется, осталась вдова с пятью ребятишками, мал-мала меньше. Чем жить, как прокормиться? Прямо голодовка. Взвыла баба и пошла по начальству с просьбами. Ничего не вышло из ее просьб, потому муж ее-то по своей, значит, вине погиб; дали какое-то пособьице, рублей с шесть и только. Что делать бабе? Идет она по улице и горькими слезами заливается, - сами знаете, каково с голодухи-то им будет. Хорошо-с. Навстречу ей, как пить дать, идет Марк Иваныч, - так инженера-то звали. Обратился к бабе с вопросом, о чем она голосит? Баба все, что на душе у ней было, все ему и выложила. Не тужи, говорит, я тебе помогу. Что вы думаете? Жалованьишко то все свое ей и отдал, да и потом отдавал. Сам, бедняга, на чаю с черным хлебом бился, а чужих людей кормил. Я в ту пору у него тоже вроде нарядчика служил, так мне досконально все известно было. Сколько раз я говаривал: «Марк Иваныч! Вы зачем же все-то отдаете, себе бы оставляли, а то ведь вы хуже их голодаете». Куда тут, слышать не хочет, - я, говорит, с голоду не умру, а они умрут, - ты то пойми, он говорит, что я обязан так делать. Чем же вы, я говорю ему, обязаны, Марк Иваныч? Как чем? Да ты пойми, что они несчастные, а всякий честный человек должен облегчать чужое горе. Я только тогда удивился за него. Многие товарищи образумливали его, начальство вступилось и даже выговоры ему делало, ибо и мундира-то у него порядочного не было, - все на людей шло.

Вы послушайте-ка дальше. Однажды товарищ Марка Иваныча, тоже молодой человек и из себя очень видный, одну девушку соблазнил. Та никакой претензии на него не имела, потому ей и деньгами, подарками должно не мало было, - так Марк Иваныч не стерпел. Он, извольте видеть, в клубе, при публике и ляпнул: ты, говорит, подлец и больше ничего, ты, говорит, женись на ней, а если не сделаешь так, то знай, что ты ничего не стоящий человек. Шум тогда поднялся страшенный, дуэль хотела быть, только того господина потихоньку увезли в дальний завод. А Марк Иваныч, что [бы] вы думаете, сделал? Он пошел к девушке, да и говорит: я желаю на вас жениться, коли я вам не противен, так выходите за меня замуж.

- Что же, он женился на ней?

- Не пошла. Я, говорит, теперь при деньгах, из своего сословия кого хошь выбрать могу, а вы, говорит, хоть и из благородных, так хуже нашего живете, потому, вы, говорит, прямо полоумный – так и отрезала.

- Марк Иванович не изумился такому ответу?

- Нет. Он говорит, что свобода превыше всего на свете. Он тогда же мне книжку дал, Дон-Кихота, и одно место отчеркнул: я вам сейчас ее принесу. Дозволите?

- Принесите, только скорее, ваш рассказ замечательно интересен.

- Сию минуту, - она у меня в сундучке лежит.

- Пустой человек, - вдруг изрек Сергей, когда Страхов скрылся в палатке.

- Кто пустой человек?

- Да нарядчик-то. Всякие вам глупости рассказывает, а вы верите, да слушаете. Я спать лучше пойду, чем болтовню слушать. Самовар я потом приберу. Да и вы бы отдохнули, чем бреханье этого журавля слушать; все, поди, врет, чтобы чаю господского попить.

- Ну, ты, философ, ступай лучше спать, - сказал я Сергею.

- Вам книжек доставать не надо? – сердито проговорил мой возница, - или долговязый свои принесет?

Я махнул рукой и рассмеялся, что еще больше рассердило Сергея. Он исподлобья хмуро поглядел на меня и пошел к лошадям.

- Вот и я, - раздался голос Страхова, - вот и книжка, та самая, что Марк Иваныч мне презентовал. Видите надпись: «на память», - это он сам и написал.

Книга была в хорошем переплете и содержалась весьма бережно.

- Вот-с, это место он отчеркнул.

Действительно, отчеркнуто было следующее место: «Свобода, Санчо, есть один из драгоценнейших даров неба людям. Ничто с ней не сравнится: ни сокровища, заключающиеся в недрах земли, ни сокровища, которые скрывает море в своих глубинах. За свободу, как и счастье, можно и должно рисковать своей жизнью; рабство, напротив, есть величайшее несчастье, которое только может постигнуть человека. Я тебе говорю это, Санчо, потому, что ты хорошо видел изобилие и наслаждение, которыми мы пользовались в замке, сейчас нами покинутом. Так вот, среди этих изысканных блюд и замороженных напитков, мне казалось, что я страдаю от голода, потому что я не мог пользоваться ими с той свободой, как если бы они мне принадлежали, ибо обязанность благодарности за благодеяния и милости, которые получаешь, как бы сковывают ум, не давая ему свободного полета. Счастлив тот, кому небо дает кусок хлеба, за который он должен благодарить только небо и никого другого!»

- А вы, Никандр Евстинеич, согласны были с Марком Ивановичем, сказал я, отдавая Страхову книгу.

- Согласен, - он решительно произнес, - согласен. Мне все Марк Иванович тогда объяснил и вразумил меня. Он мне и про Дон-Кихота рассказал, как следует. А рассказал вот по какому поводу. Раз, вечером это было, приходит он на разведку хмурый и из лица очень бледный. Что с вами, Марк Иваныч? – спрашивал я. Ничего, - говорит, - так, что-то нездоровится. А сам все ходит по избушке и губы себе кусает. Чем же вы хвораете? – опять его спрашиваю. Душа у меня болит, Никандра, - он мне говорит, да к столу сел, облокотился и прибавил: «жалкий я Дон-Кихот». Как теперь эти слова помню. Ну, вижу я, что человек в полном расстройстве пребывает, я и не лез к нему с вопросами, а потом уже, как ему значительно полегчало, я и спросил его о Дон-Кихоте, - он тогда, почитай, всю ночь со мной проговорил.

- Где же теперь этот Марк Иванович?

- В сырой земле, - царство ему небесное. Страхов перекрестился и вздохнул.

- Отчего же умер, ведь он еще не старый человек был?

- Отчего? Спекли, - с горечью в голосе проговорил Страхов.

- Как спекли?

- Так, очень просто. Видите, он, как я вам сказывал, человек очень удивительный был и по поступкам против других очень выделялся. Невзлюбили его, стали давить, ну, и задавили. Много ли надо, чтобы человека задавить. Не любили его и за то, что он правду всем в глаза выкладывал, да так иной раз скажет, что поджилки у того, про кого говорит, затрясутся. Начальству раз такое загнул, что тот осатанел, рот раскрыл, а слов нет. Ну, вот с этого и пошли на Марка Иваныча всякие напасти, - живо спекли. Стали везде притеснять, под суд стращали отдать и всякое слово в лыко ставили, - так и спекли.

- Что же он не уехал из завода?

- Не хотел. Я, говорит, поборю неправду и восторжествую. Ну где тебе восторжествую, - не тут-то было, - ему такое загнули, что не до торжества было.

- Что же случилось?

- А случилось, что барышня одна, которую Марк Иваныч лучше всех на свете считал, барышня эта самая его так сремизила, что он с той поры и зачах.

- Как сремизила? – объясните, пожалуйста.

- Изволите ли видеть, барышня сперва все за Марка Иваныча везде стояла и всем говорила, что честнее этого человека нигде нет. А потом, как Марк Иваныч против начальства стал идти, так барышня и струхнула, да на попятный и съехала, да, недолго думая, взяла да замуж и вышла и пригласительный билет Марку Иванычу прислала. Тот, как его получил, так и застыл с ним. За что? – говорил он тогда, - за что она меня так обидела и душу мою оскорбила? Я, признаться, тогда же очень усовещевал Марка Иваныча, - бросьте, - говорю, - стоит ли внимание иметь, все ведь они таковы, то к одному, то к другому на шею вешаются. Марк Иваныч тогда ничего мне не говорил, а только вздыхал, да ночей не спал, - все, бывало, ходит по комнате из угла в угол, да чего-то не то шепчет, не то молится.

- Захворал он тогда же? – спросил я Страхова.

- Да, захворал, душевно захворал, вроде как бы помешался. Ну, его в больницу в город свезли, где он, сказывают, и помер. Ну, вот-с, сударь, я вам и про живого, настоящего, то есть, Дон-Кихота рассказал.

- Очень вам благодарен. Вы, должно быть, с тех пор и чтением усиленно заниматься стали?

- Много я обязан Марку Иванычу, - он меня во многом просветил и на настоящий умственный путь поставил. Он меня и к чтению ободрял, - читай, - говорил, - больше, спрашивай у образованных людей, какие лучше всего книжки читать, - многое,- говорил, - познаешь.

В это время послышались голоса старателей, пришедших с работы. Увидя незнакомое лицо, старатели подошли к нам и вступили в разговоры. После обычных вопросов – куда и зачем я еду, последовало приглашение похлебать ушицы. Но я отказался, было еще слишком жарко, и меня стала одолевать дремота. Я прикорнул на коврике, прикрыл лицо фуражкой и скоро заснул. Проснулся я, должно быть, часа через два-три, - старателей уже не было, - с ними ушел и Страхов. Сергей запряг лошадей, уложил вещи, и снова поехали мы странствовать.

- Много наболтал вам долговязый? – спросил Сергей, поворачиваясь ко мне.

- Много. А тебе завидно, что не слышал и разговор проспал? – подзадорил я Сергея.

- Стану я завидовать, - «мели, Емеля, твоя неделя», - пустой он человек и больше ничего. Кланяйся, говорит, барину и благодари, говорит, за приятную беседу. Каков гусь-то лапчатый! Ну, да я его ловко огрел, лезть больше не будет.

- Что же ты ему сказал, глупый ты человек?

- Что сказал? Известно, сказал, что вы из милости к нему, прощелыге, разговаривали, а то бы и плюнуть на него бы не захотели.

- Ах, Сергей, Сергей, какой ты, братец мой, глупец. За что же ты его обидел? Что он тебе плохого сделал?

- А за то, что не суйся, куда не следует. Я очень хорошо понимаю, что вам нужно, оттого и допустил этого шематона к разговору.

- Что же мне, по-твоему, нужно, и почему ты его ругаешь?

- Как же мне его не ругать? Ведь он, жадная его душа, до десятка стаканов чая вылакал, да еще, смотри, фараон какой, все в накладку, все в накладку. А у самого только, поди, и есть, что шляпенка, да пиджачишко, а тоже барина из себя корчит - фря и больше ничего.

- Ну, вы, - закричал Сергей на лошадей, стегнул их кнутом и мы понеслись, вздыхая и оставляя за собой клубы надоедливой пыли.

- Сергей, а Сергей, что же мне нужно? – донимал я его.

- Один блезир вам нужен, - сердито и не поворачивая головы, говорит Сергей.

- Что, что? Блезир? Это что за штука?

- Чего вам я буду говорить, вы ученее меня – сами знаете.

Так я и не добился, что хотел Сергей выразить словом «блезир», - вероятно, что-нибудь весьма для меня обидное.

В примечание: Блезир – фр. плезир, разг. «для плезиру»

вернуться в каталог